Что значит для нас сегодня быть героем

Задача героя

Что значит для нас сегодня быть героем? Какому мифу отвечает герой? Есть ли в мире такие герои, которые в большей степени умаляют человеческую личность?

В 30-х годах XX века Уильям Батлер Йейтс навлек на себя немало критики, решив не включать никого из поэтов времен Первой мировой войны в «Оксфордскую книгу современной по­эзии» (Oxford Book of Modern Verse). Во введении к этой книге он объяснил, почему решил исключить из нее достаточно известных поэтов того времени, таких как Уилфред Оуэн (Wilfred Owen), Исаак Розенберг (Isaac Rosenburg) и Зигфрид Сэссун (Siegfried Sassoon), сказав, что в эпоху танков, отравляющих газов, воздуш­ных бомбардировок, пулемета «максим» и всех ужасов, происхо­дящих в окопах,

...пассивное страдание - это не поэтическая тема. Во всех великих трагедиях трагедия - это радость для умирающего мужчины; в Древ­ней Греции трагический хор танцевал. Если человек исчез внутри амальгамы зеркала107, никакое великое событие не станет лучезар­ным в его сознании.

При том что Йейтс был великим человеком, на мой взгляд, его понимание героизма является слишком узким. В нивелирова­нии современной демократии и бюрократическом обезличивании он видит замену благородного обычным и ординарным. Вместо того чтобы погибать, обороняя бастион, окруженный высокими крепостными стенами, мы умираем обычной, жалкой смертью: «Некоторые слепцы выезжают на полосу встречного движения -вот и все»109. По мнению Иейтса, основной приметой нашего вре­мени является обезличивание и анонимность.

Но что же на самом деле представляет собой миф о герое, если его отделить от гипербол фильмов и легенд? Какую роль он играет в нашей повседневной жизни? Какая здесь действует ми­фологема?

Вообще герой - это имя, или обозначение, или персонифика­ция некой энергии и целенаправленности, которая существует внутри каждого из нас, хотя мы можем совершенно себе не пред­ставлять, как получить к ней доступ.

Мифологема героя - это воплощение энергии, необходимой для выполнения трансперсональной жизненной программы, и в особенности - вытекающих из нее последствий. Мы здесь оказа­лись, - и об этом знает каждая клеточка нашего тела - чтобы цве­сти и расцветать. Вместе с тем существуют мощные силы, препят­ствующие этому развитию.

В своей блестящей пародии «Странствие по ночному морю» Джон Барт110 изобразил главного героя, который плывет против течения, несмотря на возрастающие препятствия. Он - единствен­ный оставшийся в живых в том опасном странствии. Его спутни­кам не повезло: они давно погибли во время разных тяжелых сра­жений, которые происходили в пути. Он борется, чтобы придать своему странствию смысл во всем теоретически возможном диапа­зоне: от хвалебных победных гимнов покровительствующему бо­жеству до дарвиновских метафор о том, что выживает сильней­ший. Он знает лишь то, что плывет против течения к своей цели, своей Вальхалле, своему предназначению и своей судьбе.

В итоге автор позабавит читателя, сообщив наконец, что по­вествование идет от лица одного из миллиардов сперматозоидов, который остался единственным из тех, кто снова нес в мир свою генетическую программу для воссоздания целой истории. Несмот­ря на все препятствия, единственный сперматозоид остается в живых в этом странствии, чтобы соединиться с яйцеклеткой и снова начать старую историю. Точно так же Юнг размышлял о том, что если бы погибли все люди, за исключением одного, то вся наша история была бы воспроизведена снова, ибо вся история со­держится внутри нашей генетической программы и структуриру­ющих психику процессов. Любой из нас мог бы воссоздать мир не только по памяти, но и из общего сновидения, которое является нашим духовным наследием, фиксированной структурой, сохра­няющейся в нашем мозгу и в наших хромосомах.

Силы, препятствующие нашему герою, очевидны и внушают трепет. В конце концов все мы канем в небытие. Но существую­щие внутри силы внушают еще больше смирения и благоговения. Они воплощаются в наших страхах, в нашем стремлении к ком­форту и богатству, в нашем желании погрузиться в свои истоки, в нашем побуждении снова утонуть в бессознательном, покончить с этим ужасным странствием с неясным исходом, заставляющим нас все время мучиться и страдать.

Совсем недавно я проезжал через каньон Уинд-Ривер, штат Вайоминг, где наблюдал разные напластования горных пород на крутом обрыве; возраст некоторых из них достигает 300 милли­онов лет. Их поднятия, опускания и разные изгибы и сдвиги про­исходили задолго до того, как на Земле появилось человечество. Как же удалось выжить человеческому роду - совершенно неверо­ятная и замечательная история, и вместе с тем насколько удиви­тельно то, что каждый из нас ежедневно продолжает свое стран­ствие в направлении к финалу, который всех ожидает.

Задача героя просматривается даже в жизни самого смирен­ного человека, особенно в жизни тех людей, которые встают уста­лые и отправляются выполнять унизительную работу, чтобы про­кормить свою семью. Она проявляется в желании каждого челове­ка пожертвовать комфортом, нарциссическими интересами, лич­ной программой - ради более высоких ценностей. Обычно мы не считаем таких людей героями, но их деятельность ежедневно об­новляет мир и спасает его, - хотя бы как место, сохраняющее для нас постоянную ценность. В нашем нарциссическом и поверхно­стном обществе мы переносим свои героические устремления на других, придаем этот статус кинозвездам, известным спортсменам, всевозможным знаменитостям, - и все это свидетельствует о том, насколько тягостным для нас является осознание постоянных требований, которые предъявляет к нам задача индивидуации. Все мы ежедневно сталкиваемся со смертью, депрессией и отчаянием. Тот, кто встает и делает то, что должно быть сделано, делает это для всех нас.

Джозеф Кэмпбелл111 был прав, когда обратил наше внимание на героя, назвав его деятелем, создающим для соплеменников но­вые ценности и становясь для них моделью масштабной деятель­ности 112. Однако мы фактически упустим главное, если не увидим, что такая задача содержится в требованиях, предъявляемых к нам всем. Сталкиваясь с потрясающими нас глубинами, вселяющими в нас ужас, с масштабностью окружающих нас пространств и ду­хами невежества и нетерпимости, которые нам противостоят, кто из нас не испытывает тоску по какому-нибудь герою, который одержал бы за нас победу и заменил бы нас в момент критическо­го выбора?

Каждый человек, который живет хотя бы в полуосознанном состоянии, осознает, как часто мы сталкиваемся с так называемой трусостью толпы, в особенности тех, кто может легко спроециро­вать свои страхи на подходящую мишень, превратив ее в козла отпущения. При этом каждый человек, готовый заклеймить дру­гих, часто сам испытывает робость, желание повернуть, уйти прочь, не завершив начатое из-за страха и самых разных видов вызываемого им оцепенения. Только признав универсальными эти страхи и несовершенства, мы можем освободить козла отпущения от его бремени, возложив этот груз на себя. В пьесе «Жизнь Гали­лея» Бертольда Брехта один персонаж говорит: «Несчастна та страна, у которой нет героев!» А Галилей ему отвечает: «Нет! Не­счастна та страна, которая нуждается в героях».

Разумеется, Брехт больше рассуждает с политической точки зрения, чем с точки зрения человеческой индивидуальности, одна­ко его цель состоит в том, чтобы показать, что Галилей, как и мы, боялся орудий пыток святой инквизиции, хотя он отважился ду­мать о непостижимом в отношении нашей планеты и ее месте в великом космосе. Стареющий астроном имел все основания, что­бы позволить страху себя победить (и Брехт хотел показать не Аристотелевых героев, а самых обычных людей в общем смысле), но тем не менее Галилей не мог остановить свое воображение и не мог запретить своему проницательному разуму развивать новые мысли и приходить к новым рискованным умозаключениям. Та­ким образом, он стал героем культуры. Он раздвинул границы на­шего воображения.

Немногие из нас живут более мучительной жизнью, чем жил Бетховен, но он тем не менее наполнил музыку новым содержани­ем и расширил рамки существующих музыкальных форм. Этот список можно продолжать и продолжать. Каждый из таких людей сталкивался со страхом, с отвержением, иногда - даже с пресле­дованием, и вместе с тем они отвечали своему внутреннему зову и стремились запечатлеть истину своего внутреннего пережива­ния. Таково проявление героизма в культуре, и оно может слу­жить примером для каждого из нас.

Мы живем не для того, чтобы слепо подражать чужой жизни и называть своими чужие ценности. Imitatio Christi114 заключается не в подражании иудею из Назарета или же в бродяжничестве с сумой, подобно маленькому Гаутаме, в надежде на внезапное пре­вращение в Будду. Ничто так не отдаляет от соответствия этим религиозным героям, как рабское подражание. Свою задачу инди-видуации они уже решили. Наш долг заключается в том, чтобы прожить свою жизнь так же полно, как они отважились жить сво­ей истиной.

Переопределить героизм - значит посмотреть на все в со­вершенно ином свете. Перед героем неизбежно стоит задача. Каж­дый день, быть может, каждый миг она становится новой. Никто из нас не может делать героический выбор и совершать героиче­ские поступки все время, быть может, даже большую часть вре­мени. Но у каждого из нас есть свое собственное призвание, хотя большинству из нас оно остается неясным. Задача героя и состо­ит именно в том, чтобы ее прояснить и попытаться справиться с тем, к чему нужно обратиться, стоя на краю бездны страха и со­мнений в себе.

Амбивалентность, которую ощущают люди в связи с такой задачей, вполне понятна, ибо она всегда означает отказ от извест­ного, гораздо более безопасного места ради менее известного и, как правило, менее безопасного места. Мировая литература изобилует примерами такого отказа. Библейская притча об Ионе и ките яв­ляется особенно яркой иллюстрацией этого архетипического паттерна. Иона пытался уйти от требований, предъявляемых ему индивидуацией, и оказался в чреве чудовища. Что это, если не символ регрессии в теплый мрак бессознательного? Вместе с тем телеология души такова, что побуждает к трансформации, хотим мы того или нет, и архетип героя - это основная метафора такого русла для либидо в направлении развития.

Мы часто испытываем побуждение оказаться в новом месте, поменяв ощущение безопасности и пресыщенности на новую про­грамму действий, которая может быть опасной, но способствовать развитию. Символический смысл требований, предъявляемых Яхве к Ионе, не слишком отличается от смысла требований, предъявляемых Самостью к Эго. В родовой мифологии этот про­цесс всегда описывался как странствие по ночному морю; в таком описании ночь подразумевает неизвестное, море - бессознатель­ное, а странствие - трансформацию либидо. В конечном счете mare nostrum115 - это наше море, наша «мать»; куда бы мы ни на­правлялись, мы плывем по этому внутреннему морю.

Многие моряки нашли покой в этой темной морской пучи­не. Море кишит утонувшими в нем несостоявшимися героями. У каждого рыцаря, победившего дракона, есть девяносто девять несчастных предшественников, которым это не удалось. При этом оба пути, как вперед, так и назад, ведут к смерти. Путь назад - это смерть человеческих возможностей вследствие регрессии, которая иногда приводит к смерти человеческой личности, например в слу­чае психоза.

Любопытно, что почти универсальное табу на инцест являет­ся невольным признанием этой опасности. С точки зрения психо­логии инцест означает соединение с подобным себе, а не оплодот­ворение новым. Точно так же, как это может оказаться бесплод­ным на генетическом уровне, отказ от увлеченности иным «дру­гим» обязательно приводит к застою. Фундаментализм - это избегание иных ценностей, капитуляция перед страхом, а следователь­но, он подпитывает сам себя, а потому является бессознательно инцестуозным. Такая замкнутость на себя может породить только чудовищ.

Огромный массовый интерес к педофилии в наше время слишком часто приводит к предостережению от воздержания, словно речь идет просто о проблеме выбора поведения. При всей гнусности насилия над ребенком подлинную дилемму нужно ис­кать там, где зашло в тупик развитие либидо, в область раннего развития. У злоумышленника существует фиксация на инцесту-озном цикле либидо, которую он использует в своих попытках воссоединиться с ранними аспектами своей истории. Тело и культура увлекли личность человека за рамки, которых достиг­ло его развитие. Поскольку эта фиксация часто связана с какой-то ранней травмой, мы можем видеть, как трудно бывает челове­ку испытывать влечение к другому, более внутренне развитому человеку.

Такая же проблема может проявиться и в сексуальности взрослых, как утверждает выражение la petite mort116. Разумеется, стремление испытать «маленькую смерть» в объятиях возлюблен­ного (или возлюбленной) очень заманчиво и соблазнительно, но не соответствует более значительному обмену удовольствием и смыслом с автономным Другим, которого должна требовать от нас взрослая сексуальность. Точно так же широкая доступность пор­нографии, учитывая, что она распространяется по Интернету больше, чем все остальное, - по существу, представляет собой от­каз от увлечения абстрактным Другим как равным себе. В конеч­ном счете плейбой - это мальчик, а не взрослый. Если человек привязан к миру фантазии, то он все еще находится во власти ма­теринского комплекса, независимо от своего пола и жизненной ситуации. Парадокс заключается в том, что фантазия - это ком­пенсация задачи, не поставленной перед ним сознательной жиз­нью и, больше того, она дает возможность человеку еще дальше убегать от этой жизни.

Если говорить более абстрактно, то способность вступать в отношения с Другим обогащает человека не только интеллекту­ально, но и концептуально. Этноцентризм, который присутству­ет во всех культурах, является такой же разновидностью инцеста, как и фундаментализм. Это избегание диалектики, которую привносят «другие», и регрессия к уже известному. Такая двой­ственность желания присутствует во всех человеческих отноше­ниях, как индивидуальных, так и коллективных, и на всех стади­ях нашей жизни. Читателю может показаться странным то, что мы рассматриваем эти вопросы в качестве контекстуальной раз­мерности архетипа героя, однако они представляют собой ту об­ласть, в которой призыв к личностному росту, требование пре­одолеть регрессивные силы бессознательного встречаются прак­тически ежедневно.

Тем не менее путь вперед тоже неминуемо приводит к смер­ти, к тому, чтобы пожертвовать старым Эго, чтобы открыть для себя возможность увеличения масштабности. Как омар ежегодно разрывает свой панцирь и покидает его уютное убежище ради того, чтобы создать более просторный, так и нам периодически нужна смерть и соответствующий рост. Насколько уязвимым ста­новится омар в период, когда он избавился от одного панциря и не вырастил другой, настолько же уязвимыми становимся мы в промежутке между мифологическими идентичностями. Зачастую основная задача психотерапии или лучшего друга заключается в том, чтобы в этот «смутный», промежуточный период времени совместными силами соединять фрагменты старого мифа, пока не сформируется новый.

Человек или культура, оказавшиеся в промежутке между мифами, подвергаются опасности, но только в этом случае ими должны управлять природа, божество или душа. Испытывая чув­ство покинутости и дезориентации в жизни, одна женщина мне сказала: «До этого я никак не могла понять смысл воскресения. Теперь я понимаю: чтобы вернуться к самой себе, мне нужно умереть. Я так свыклась со своим браком, со своей ролью мате­ри и спокойной жизнью, что не осознавала того, что я еще не пришла к себе».

Такой человек не выбирает смерть. В ней умирал ее прежний миф. Переход в потусторонний мир определяют боги, судьба и Самость; вместе с тем такая личность получает благословение в виде переживания, в процессе которого она получает новое ощу­щение самости, новую мифологию. Это окончание истории об Ионе. Такой человек пережил героическое странствие независимо от того, насколько осознанно происходило это переживание. Зада­ча героя заключается в освобождении процесса индивидуации от всех, кому временно приходится нести его бремя. Конечно, это совсем не значит, что в роли супруга, родителя или в обладании какой-то собственностью содержится какая-то внутренняя ложь; но это значит, что каждая из этих ипостасей несколько искушает дух, уводя его от вызова взросления из состояния детского сна. Юнг объясняет:

Даже если происходит изменение, прежняя форма совсем не теря­ет своей привлекательности; ибо тот, кто разлучается с матерью, стремится снова к ней вернуться. Такое стремление может легко превратиться во всепоглощающую страсть, угрожающую всему, что было достигнуто.117

Несомненно, что «матерью», на которую в данном случае ссылается Юнг, является материнский комплекс в своей общей форме, связанное с ним желание почувствовать заботу и защиту, которое, будучи совершенно понятным, приводит к отказу от ин-дивидуации. Отказ от взросления - это не просто индивидуальное решение; оно влияет на всех, кто имеет какое-то отношение к нам и к нашему незавершенному делу, и оно наносит травму всему миру, не давая возможности всей нашей человечности внести в него предназначенный ей вклад.

Связь фундаментализма и инфантилизма может показаться натянутой, как и излишней обремененности нуждой в близких отношениях; однако все это имеет нечто общее: торжество страха, лени, летаргической силы инстинкта и бессознательного. В цент­ре любой истинной религии и психологического героизма присут­ствует способность принести в жертву эти регрессивные устрем­ления. Как несколько вызывающе пишет Юнг:

Человек не может жить слишком долго в инфантильной среде или в кругу своей семьи, не причиняя при этом вреда своему психичес­кому здоровью. Жизнь призывает нас к достижению независимос­ти, и тому, кто не следует этому призыву вследствие детской лени или робости, грозит невроз. А как только разразился невроз, он ста­новится все более и более веской причиной, чтобы человек отошел от жизни и навсегда остался в морально ядовитой атмосфере ин­фантилизма.

Никто из нас не свободен от проявлений робости и лени. По существу вопрос состоит в том, преобладает ли такая установка в общем конфликте нашей жизни. Как бы то ни было, в случае до­минирования страха, как это бывает при фундаментализме или при доминировании зависимости, которую мы привносим в наши близкие отношения, отказываясь от взросления, то есть от инди-видуации, - мы уходим от решения своей героической задачи.

Наше сопротивление вполне понятно. Мы - люди земные, опасливые, слабые и не обладающие целостностью. Вместе с тем, и так было всегда, путь вперед - это путь через [препятствия]. Сте-фен Хёллер (Stephen Hoeller) написал об амбивалентности одной пациентки Юнга, которой приснилось, что она оказалась в яме, откуда хотела выбраться, но не могла, так как туда ее сталкивал Юнг со словами: «Не "из", а "через"»119. Впоследствии, когда Юнгу пересказали этот сон, он сказал, что бессознательное пациентки восприняло все правильно: путь через депрессию заключается в прохождении через нее, а не в выходе из нее. Путь через нее вы­явит ее значение и раскроет то скрытое желание, которое может быть у Самости.

Избегание этой открытости к движению вниз и прохождению «через» будет удерживать человека в состоянии духовного подро­стка, чем-то похожего на тех людей, духовность которых витает там, «наверху», и не вовлекается в реальную связь с жизнью. Ото­рванная от земли духовность так называемого движения Новой Эры и многих фундаменталистских групп - это не только уход от реальности с неизбежным для нее автономным пребыванием в ду­шевных омутах, но и избегание решения задачи, стоящей перед героем. Существуют чудовища, драконы, страшные бездны, и они все время находятся у нас внутри. Именно они притягивают нас к земле и создают нам возможность более масштабного отношения к жизни посредством сдерживания напряжения между противопо­ложностями.

Еще одна возможность осуществить в нашей жизни решение героической задачи, как и в жизни целой цивилизации, может за­ключаться в нашей сублимации инстинктивных энергий для до­стижения абстрактной цели. Стремление к комфорту, безопасно­сти и поддержке представляет собой законные человеческие по­требности, и вместе с тем, если преобладает соответствующая им программа, цивилизация не развивается. Слово ностальгия120, име­ющее греческие корни, означает «тоска по дому», слово летар­гия 121 имеет связь с Летой - рекой забвения в мире мертвых, и сло­во сентиментальность подразумевает тонкую эмоциональную на­стройку человека на свое восприятие, настроение и связь с окру­жающим миром и погружение в них, - эти понятия свидетельству­ют о том, насколько человеку трудно покинуть родительский дом и идти в жизни своим путем.

Люди, жившие в ранние периоды развития культуры, осозна­вали силу этих регрессивных устремлений и досконально проду­мывали и разрабатывали широко распространенные переходные ритуалы, освобождающие человека от зависимости и содействую­щие его переходу в более масштабное состояние взрослости. Суб­лимация - это трансформация таких энергий в индивидуальные или культурные цели. Трансформация либидо в его высшие фор­мы - это программа развития каждого отдельного человека и каж­дой культуры. Вместе с тем - это и религиозная ценность, ибо она способствует связи человека с его символической задачей вовлече­ния в таинство жизни.

Соблюдение поста - это добровольная жертва удовлетворе­нием нормальных инстинктивных потребностей ради высшей ценности, например, духовной жизни или, в равной мере, ради идентификации со страданиями других. То же самое можно ска­зать о целибате, если его причина заключается не просто в избе­гании того, что вызывает у него серьезные затруднения в жизни. Жертвоприношение многим богам-спасителям античной мифоло­гии - еще одна форма сублимации инстинктивной жизни во имя таких ценностей, как трансценденция смерти, или же искупление сообщества через поиск козла отпущения или проективную иден­тификацию. Юнг заметил, что данная жертва редставляет собой как раз такое обращение регрессии - это успеш­ная канализация либидо в символический эквивалент матери, а сле­довательно - ее одухотворение.

«Одухотворение» материи означает, что та энергия, которая могла бы остаться в истории или дома, трансформируется в созда­ние новой истории или построение нового дома, которые в свое время тоже будут оставлены, - ради последующей жизни.

Мы можем видеть, что индивидуальная задача героя, задача стать тем, кто должен будет отвечать замыслу богов, совершенно не связана с желаниями Эго, а в конечном счете отвечает разви­тию культуры, так как решение этой задачи привносит в нее бо­лее дифференцированные ценности, более уникальный вклад в коллективное.

Эта задача прямо противоположна нарциссической програм­ме, ибо она отвечает трансцендентным ценностям, которые вопло­щают боги.

В таком случае не выполнить свою индивидуальную мис­сию - значит не только потерпеть неудачу в своем собственном странствии, но и принести эту неудачу всей культуре. Мы очень часто проживаем нашу жизнь вспять - не только под давлением истории, но вследствие невротичного программирования таких возвращений назад в будущем. Мы слишком плохо себе представ­ляем, что будущее ждет от нас того, чтобы мы стали теми, кем предназначено судьбой, когда у нас хватит мужества согласовать свой осознанный выбор с программой своей индивидуации.

Основным препятствием на нашем пути всегда становится страх. В одном из своих самых важных высказываний Юнг гово­рит прямо, не жалея читателя:

Дух зла - это страх, запретное желание, враг, который противодей­ствует жизни в ее борьбе за вечную продолжительность и сопро­тивляется любому великому деянию, который вселяет в наше тело яд слабости и старости посредством коварного укуса змея. Это -дух регрессии, который угрожает нам материнской тюрьмой вмес­те с растворением и угасанием в бессознательном. Страх для героя -это вызов и задача, потому что освободить от страха может только смелость. И если не отважиться на риск, то смысл жизни как-то на­рушится, и все будущее становится приговоренным к безнадежно­му устареванию, к серому монотонному свету неуловимых блужда­ющих огней.

В таком случае можно видеть, что задача героя - это сама жизнь, сопряженная с риском, жизнь как глагол124, жизнь как про­текающий процесс (life live-ing). Но змей преследует ее в каждом саду, ежедневно, нашептывая нам то, что мы больше всего хотим услышать: что путь наш легкий, что все можно отложить на завт­ра, что за нас это сделает кто-то еще, что все это в какой-то мере иллюзия, что в конце концов ничего не получится. Однако время от времени мы сходим со своего пути, чтобы дать возможность жизни осуществиться через нас. Таким образом, задача героя - это не столько личные успехи, хотя и они тоже, сколько жизнь, посвя­щенная богам.

Расположившись на Дунае походным лагерем и защищая свои войска от набегов варварских племен, Марк Аврелий писал для себя эти строки:

Поутру, когда медлишь вставать, пусть под рукой будет, что просы­паюсь на человеческое дело. И еще я ворчу, когда иду делать то, ради чего рожден и зачем приведен на свет? Или таково мое устро­ение, чтобы я под одеялом грелся? <...> Не любишь ты себя, иначе любил бы и свою природу, и волю ее. Вот ведь кто любит свое ре­месло - сохнут за своим делом, неумытые, непоевшие. Ты, значит, меньше почитаешь собственную свою природу... а для тебя обще­ственное деяние мелковато и недостойно таких же усилий?

Этот античный император знал, что его задача состоит в том, чтобы каждое утро вставать вместе с восходом солнца и вступать в борьбу со страхом и оцепенением. То, как он умел писать о сво­ей опасной и зачастую очень суровой жизни - с хладнокровием и решимостью, - это образец задачи героя - задачи, которая броса­ет вызов любому из нас с началом каждого, самого обыкновенно­го будничного дня.