Главная » Статьи » Психология и педагогика

Карнавал и психоанализ — наложение пространств


Улыбина Е. В. Веселое слово «карнавал» применимо к огромному количеству самых разных объектов. По утверждению Бахтина, и Евангелие — карнавал. Совершенно справедливое утверждение, так как любое незастывшее, неокончательное явление несет в себе элементы отрицания как предыдущих форм, так и, в потенциале, самого себя. Но если карнавал — это все, то с чем его сравнивать? Устойчивая связь понятия карнавал с идеей развития и обновления делает сложным поиск приемлемых «положительных» вариантов на роль противоположного процесса, направленного в другую сторону. Вместе с тем в качестве именно такого абсолютно противоположного процесса может выступать процесс психоанализа. В тексте данной статьи карнавал и психоанализ рассматриваются прежде всего как процессы, в которых участвует личность и в которых она реально изменяется. Наследие М. М. Бахтина анализируют, связывая с очень разными именами и теоретическими концептами, но в связи с именем Фрейда встречается в этом контексте не очень часто. Принято утверждать, что «Бахтин не фрейдист», ссылаясь в основном на критику теории психоанализа в известной работе Волошинова. Вместе с тем Бахтин относился к Фрейду с уважением. Так, например, в беседе с В. Д. Дувакиным он характеризовал Фрейда как одного из величайших представителей XX века, «величайшего открывателя», которого можно поставить в один ряд с Эйнштейном. «Фигура грандиозная. Другое дело — можно не соглашаться с его направлением, но то, что ему удалось раскрыть нечто, чего до него не видели и не знали, — это не подлежит никакому сомнению». И хотя Бахтин считал себя кантианцем и в этом отношении чуждым Фрейду, но отмечал несомненное общее влияние [7. С. 204]. Влияние действительно прослеживается во многих аспектах общего понимания устройства мира культуры, однако ракурс видения взят Бахтиным существенно иной. Можно, с определенным допущением, представить себе принцип карнавала, по Бахтину, как «вывернутый наизнанку» процесс пси- хоанализа. Изменено направление — сверху вниз, а не снизу вверх, изменена 1 Работа выполнена при поддержке гранта РФФИ № 00-15-98425. точка приложения — культура, массы, а не индивид, но основа остается той же. В качестве основы выступает понимание природы (структуры и содержания верха и низа) и функций движения (прежде всего медиации и изменения). В этом плане интересна мысль, высказанная Вяч. Вс. Ивановым: «В действительности же теория Бахтина была создана благодаря преодолению психоанализа с семиотической точки зрения, которая до наших дней остается наиболее убедительной; он был... их интерпретатором, по-новому их описывавшим» [12. С. 25]. Однако дело не в семиотической интерпретации. Семиотическая основа существует как в теории Фрейда, что хорошо показано Лаканом, так и в теории Бахтина. Именно общность семиотической основы является объединяющим психоанализ и теорию карнавала моментом. Общими являются понимание межсубъектной природы слова и высказывания, характеристика связи слова и сознания, описание механизма влияния слова на субъективную и объективную реальности, выделение феномена авторитарного слова, понимаемого как нарушение межсубъектной природы слова. Подробно эта мысль представлена (изложена) в [23]. Карнавальная народная смеховая культура, рассмотренная Бахтиным, близка структуре и содержанию описанного Фрейдом бессознательного Оно. Официальная и смеховая культуры образуют оппозицию, аналогичную оппозиции бессознательного Оно и сознательной части Я, И в одном, и в другом случае противопоставление определяется проблемами отношений индивида и рода. В этом аспекте близость идей Бахтина психоанализу очень отчетливо (наглядно) просматривается в «Дополнениях и изменениях к "Рабле"», написанных в 1944 году и не вошедших в основное издание. Одной из тем данного отрывка является анализ антагонистических отношений поколений, что определяется противоречиями индивида и рода, индивидуального и коллективного. Так, говоря о драмах Шекспира, Бахтин использует сугубо психоаналитическую трактовку поведения героев и сущности интриги и описывает драму «Гамлет» в понятиях эдипова комплекса: «Это сдвинутый, смещенный «Царь Эдип»... что делать Эдипу, который знает, что потенциальный, подлинный, убийца по природе — он... Месть за отца оказалась бы на самом деле просто устранением соперника... Офелия оказывается потенциальной заместительницей матери на кровосмесительном ложе (в образе женщины мать и любовница слиты, одно и то же лоно рождает и оплодотворяется в коитусе)...» (по [8. С. 140]). Бахтин, как и Фрейд, различает внешний, поверхностный и внутренний, изнаночный, реальный план мотивов человеческих поступков. Именно игнорирование этого второго плана в отношениях между родителями и детьми является истинной причиной трагических событий. Король Лир ничего не хочет знать о втором плане, он «...всерьез принимает созданную собственной властью и устрашением ложь детей и подданных, он проверяет незыблемость поверхностной (внешней) подцензурной иерархии...». Лир пытается под- твердить дофрейдовскую концепцию семейных отношений, им движет, по выражению Бахтина, «наивное неверие в то, что дети — наследники по природе убийцы отца...». Трагичность обусловлена неслучайными, ситуативными факторами — коварством и жестокостью дочерей, она изначально присуща индивидуальной жизни. «Юридическое преступление (перед людьми и общественным строем) необходимо, чтобы раскрыть (эксплицировать), актуализировать (вызвать из глубин бессознательного) и конкретизировать глубинное преступление всякой самоутверждающейся индивидуальности, всякой рождающейся и умирающей жизни...» В результате предпринятого Лиром естественного эксперимента он «терпит крушение, мир выворачивается наизнанку, он впервые коснулся подлинной реальности мира, жизни и человека» (по [8. С. 139]). Подлинная реальность для Бахтина — это реальность скрытых, изнаночных сторон жизни, и это та реальность, которую выделяет, актуализирует и объясняет Фрейд. Мысль Бахтина о скрытом в глубинах бессознательного преступления соответствует базовым положениям психоанализа о сущности и исторической основе эдипова конфликта. По Фрейду, такое преступление и реакция на него лежат в основе «нашего культурного достояния, которым мы все так гордимся» [19. Кн. 1. С. 349]. Тему бессознательного в характеристике преступления Бахтин отслеживает и в «Макбете». В изложении Бахтина фабула выглядит так: «Начинается Макбет с убийства отца (Дункан — заместитель отца: он родственник, он седой и т. п.), здесь он — наследник, здесь он приемлет смену; кончает он убийством детей (замещением сыновей), здесь он — отец, не принимающий смены и обновления (развенчания)». В действиях Макбета Бахтин видит нечто большее, чем чудовищную испорченность натуры, гнусное преступление. «Макбет не преступник, логика его поступков — необходимая железная логика всякого самоувенчания (и шире — логика всякого увенчания, логика всякой самоутверждающейся и потому враждебной смене и обновлению жизни)». Действие Макбета обнажает общую трагичность жизни, «имплицитно включающей в себя как свой конструктивный момент убийство отца и убийство сына...». В самоутверждающейся жизни проявляются древние мощные импульсы, характеризующие поведение дикаря и ребенка и вытесненные в бессознательное как у невротика, так и у всякого человека вообще. Сдерживающим началом и у Фрейда, и у Бахтина является внешняя и внутренняя цензура. Она избавляет жизнь от трагедии. Не трагичной, не преступной является, по Бахтину, только жизнь «усмиренного законом человека», который «смиряется перед законом смены поколений, его поступки определяются страхом, его мысль и слово подчинены цензуре сознания, он терпеливо дожидается смерти отца, искренне ее боится и оплакивает ее, искренне любит сына-наследника (и приемника) и искренне живет для сына» (по [8. С. 138]). Или считает, что живет. За пределами сознания усмиренного законом человека остается «глубинная трагедия самой индивидуальной жизни, обреченной на рождение и смерть, рождающейся из чужой жизни и своей смертью оплодотворяющей чужую жизнь (если можно говорить о психологии, то о глубинной психологии самой жизни), психологии индивидуальности как таковой, психологии борьбы сомы и плазмы в душе человека)» [8. С. 138]. Эти размышления Бахтина, связанные с центральной проблематикой его творчества, сопоставимы с положениями психоанализа о целевой ориентации инстинктов бессознательного, а слова о борьбе сомы и плазмы могут служить прямой отсылкой к конкретной работе Фрейда. Термины «сома» и «плазма» Фрейд использовал в статье «По ту сторону принципа наслаждения» со ссылкой на работы А. Вейсмана. Вейсман выделял в живой субстанции две составные части: «сому, которой суждено умереть, иными словами — тело, независимо от его полового и наследственного материала, и другую часть — бессмертную, именно эту зародышевую плазму, которая служит целям сохранения вида, его размножения». Фрейд, опираясь на аналогию с биологической моделью, выделяет «два вида первичных позы- bob — одни, ведущие жизнь к смерти, и другие — сексуальные первичные позывы, снова стремящиеся к обновлению жизни и достигающие этого» [19. Кн. 1. С. 175]. И те, и другие позывы направлены на сохранение жизни вида, обслуживают бессмертную плазму. Биологическое существо, совмещающее сому и плазму, испытывает стремление к соединению с другими такими же существами для размножения, обеспечения бессмертной жизни плазмы и стремление к окончанию индивидуальной жизни по выполнении задач воспроизводства. Эти стремления вступают в конфликт с ценностью сомы, индивидуального тела, обладающего конечной жизнью. На уровне личности конфликт проявляется в том, что одна позиция Я как самостоятельного существа противоречит другой его позиции «звена в цепи поколений». Таким образом, противоречие в отношениях поколений определяется отношениями индивидуальности и вида. Эта исходная объяснительная позиция принимается как теорией психоанализа, так и философией Бахтина. Именно это противоречие является движущей силой в формировании ситуации карнавала и лежит в основе карнавальной культуры в целом. Оппозиция официальной серьезной и народной смеховой культуры имеет аналоги и в оппозиции сознания и бессознательного, а процесс карнавала сопоставим с процессом психоанализа. Хотя движение при этом совершается в противоположных направлениях, механизмы у карнавала и психоанализа общие и тесно связаны с разрушением и восстановлением языка как знаковой системы, с переводом содержания в иную форму выражения. Эта оппозиция присутствует и на уровне личности, и на уровне социума, и развитие личности и культуры может быть представлено как циклическое движение между двумя полюсами. Фрейд говорил о враждебности интересов культуры и интересов индивида, подразумевая враждебность культуры достижению индивидуального счастья. Основные приобретения в развитии личности и культуры совершаются на пути между полюсами данной оппозиции. Я и «другой», согласно Бахтину, находятся в исторически многообразных формах взаимного одержания и подавления, смешения, а разделяющая их бездна размыта. Каждый конкретный момент в истории культуры может быть охарактеризован через взаимодействие тенденций на преобладание Я, когда «другой» — это такой же, как Я, и представляет из себя прежде всего отдельное Я, либо на преобладание «другого», когда Я — такой же, как другой, и индивидуальное Я поглощается многими другими. Каждая установка имеет свои пределы и промежуточные варианты; органичные, жизнестойкие проявления и крайние, болезненные формы. Некритическое смешение Я и «другого» приводит к формированию противостояния двух миров: мира, выработанного в категории «другого», мира жизни, и мира, выработанного в категории Я, мира культуры [10]. Среди возможных источников акцентирования Бахтиным идеи о глобальной противоположности Я и «другого» Н. К. Бонецкая называет противоположение «порядка природы» и «порядка свободы» у Канта, культуры и истории у Риккерта, наук о духе и наук о природе у Дильтея, природы и человека у Франка. Особое место в этом ряду отводится А. Н. Введенскому, рассматривавшему оппозицию Я и «чужой душевной жизни» сквозь призму психологии [9]. Но ни Фрейд, ни психоанализ вообще не упомянуты. Вместе с тем представляется возможным соотнести бахтинское понимание мира жизни как проявления установки «я-для-другого» и мира культуры как проявления установки «я-для-себя» с основными положениями психоанализа. Можно увидеть прямую аналогию между проявлением преобладания установки «я-для-другого», слиянием в массу и проявлением инстинктов Оно — Эроса и Танатоса — и, с другой стороны, между преобладанием установки «я-для-себя», выделением себя из массы и проявлением функции Эго. Функция Эго заключается в стремлении связать инстинктивные импульсы, направить часть энергии Эроса на самого себя, а часть инстинктивного стремления к смерти, Танатоса, на внешние объекты. Результатом активности Эго является формирование человеческой культуры. Культура (во всех ее прояв- лениях) рассматривалась Фрейдом как результат сублимации, отклонения от цели инстинктов либидо и мортидо: «...наша культура построена за счет сексуальных влечений, которые сдерживаются обществом, частично вытесняются, а частично используются для новых целей... То же самое, а может быть даже и в большей степени, оказывается действительным для других, агрессивных стремлений», — писал Фрейд [17. С. 368]. Таким образом, создание культуры, по Фрейду, является воплощением ценности Я, индивида, отнимающего энергию инстинктов от прямых целей размножения и продолжения вечной жизни вида. Культура неизбежно связана с торможением движения, так как стремится сохранить и передать в неизменном виде опыт предыдущих поколений, продлив таким образом жизнь индивида. Противоположной тенденции — «я-для-другого», «я-через-другого», — реализующейся в пределе как мир жизни, должно соответствовать свободное проявление инстинктов Оно, не стесненных искусственными ограничениями. Однако тут возникают сложности, так как удовлетворение инстинктов в человеческом обществе не ограничено, как у животных, определенными рамками в виде сезонной половой активности и биологического запрета на убийство себе подобного. А значит, свободное удовлетворение инстинктов приведет не к выживанию, а истреблению вида. Инстинктам вида противостоит культура, утверждающая ценность отдельного существа, сила Я, стремящегося к саморазвитию и сохранению индивидуальной жизни, и давление морали Сверх-Я как внутрипсихическое воплощение ценностей культуры. Сдерживающее давление внешней и внутренней цензуры вызывает протест против непомерных ограничений. «Пугающее большинство людей недовольно культурой и несчастно внутри нее, ощущают ее как ярмо, которое надо стряхнуть с себя...» [18. С. 125]. Запреты и давление, препятствующее свободному проявлению позывов Оно, субъект не может выносить бесконечно. Эти позывы ищут доступа к реальности в юморе, ошибочных действиях и оговорках, во снах и неврозах. В такие моменты инстинкты Оно могут проявляться в полной мере, а условности, ограничения культуры свободно забываются. Но это возможно лишь в очень ограниченных типах ситуаций, иначе индивид будет наказан обществом как преступник или собственным Сверх-Я как невротик. Только при одном условии человек может, не боясь стражей порядка или мук совести, обойти ограничения — действуя в массе, то есть, считал Фрейд, отказавшись на время от индивидуальной психики и вернувшись к ранней форме ее организации — массовой, когда ограничения были только внешними, отцовскими. Психология масс, подчеркивал Фрейд, является проявлением наиболее архаичных частей нашей психики: «психология массы является древнейшей психологией человечества; все, что мы, пренебрегая всеми остатками массы, изолировали как психологию индивидуальности, выделилось позднее, постепенно и, так сказать, все еще частично, из древней массовой психологии» [20. С. 119]. И когда современный человек становится членом массы, с ним происходит чудо: индивидуальное развитие бесследно, хоть и временно, исчезает, и можно наблюдать беспрепятственное проявление коллективной души, тех инстинктов и импульсов, которые были свойственны членам первобытной орды до убийства отца. Функцию индивидуального Сверх-Я, источника запретов и ограничений, в это время выполняет лидер, вождь массы, освобождая индивида от внутриличностного конфликта. Однако и в массе инстинкты Оно, направленность на продолжение жизни вида также не могут свободно реализовываться, так как «прямые сексуальные стремления неблагоприятны для массообразования». Они приводят к разрушению массы, выделению интересов отдельных индивидов и резко усиливают риск агрессии по отношению друг к другу. А значит, как и в первобытной орде, в организованной массе они должны всячески подавляться. Это также вызывает напряжение, и, чтобы регулировать его на приемлемом уровне, в жизни массы существуют моменты, когда инстинкты Оно могут проявляться прямо и открыто. «При всех отречениях и ограничениях, нала- гаемых на Я, периодический прорыв запрещений является правилом, как на это указывает установление праздников, которые ведь по сути своей есть не что иное, как предложенные законом эксцессы: это чувство освобождения придает им характер веселья. Сатурналии римлян и современный карнавал совпадают в этой существенной черте с праздниками всех примитивных народов, которые, однако, завершаются всякого рода распутством при нарушении святейших законов» [20. С. 126]. Фрейд говорил о том, что во время праздников группа в символической форме повторяет преступление, совершенное когда-то против отца, — его убийство и последующее съедение. Действительно, обязательным элементом сатурналий и карнавалов было шутовское увенчание, чествование и последующее осмеяние, избиение и уничтожение карнавального короля (которым избирался раб, шут, какой-либо иной представитель социального низа) или, в более развитых обществах, фигуры, его заменяющей, — чучела, жертвенного животного и пр. Этот ключевой образ берет начало от жертвоприношения тотемного животного, символизирующего одновременно убийство отца и смиренную просьбу прощения. Временная отмена законов морали и нравственных норм во время праздника, когда предписывается делать то, что не положено делать в обычное время, также символизирует преодоление страха перед наказанием, реализацию подавляемых инстинктов Оно. В работе Бахтина о Рабле рассматривается, как и за счет чего происходит преодоление страха и с каким результатом, зачем нужны культуре и индивиду эти периоды отмены всех и всяческих запретов, разрушения устоявшихся норм. Бахтин показал, что смысл и значение символических действий, совершаемых во время карнавала, заключаются не только в регуляции напряжения. Они являются важнейшим механизмом развития, источником поступательного движения культуры. Бахтин не ссылался в этой работе на Фрейда, однако структурные и содержательные особенности карнавальной культуры, описанные им, оказываются идентичными структурным и содержательным особенностям пред- сознательного, а принцип действия карнавала является взаимно дополнительным, комплиментарным по отношению к действию психоанализа. Это проявляется в следующих позициях. 1. Карнавал разрушает границы индивида, объединяет участников в единое родовое тело, и видовые ценности доминируют над индивидными. В карнавальном действии индивид чувствовал себя частью массового народного тела. «В этом целом индивидуальное тело до известной степени перестает быть собой: можно как бы обмениваться друг с другом телами, обновляться (переодевания, маскировки). В то же время народ ощущает свое конкретное чувственное материальное единство и общность» [4. С. 218]. Результатом становится временный отказ от достижений индивидуального развития, ценности индивидуального Я и возвращение на уровень «массовой психологии», характеризующей древнего человека в период до убийства и съедения отца. Этим также создаются условия для проявления бессознательных инстинктов Оно: «содержание бессознательного ведь вообще коллективно, оно общее достояние людей» [21. С. 252] — и в массе, как отмечал Фрейд, оно наиболее свободно проявляется. 2. Во время карнавала, как и во фрейдовском предсознательном, доминирующим является дознаковый, образный, символический и действенный уровень, позволяющий нечто делать, не осознавая глубинного смысла действия. Происходит возврат к более ранней, архаической форме психического отражения — действенной, образной. В карнавале то, что имело однозначную четкую выраженность в официальном языке, в официальной культуре, переводится на язык амбивалентных гротескных образов и фамильярных жестов. То есть совершается процесс, обратный психоаналитическому. Пациент, которому предлагается рассказывать о событиях прошлого, связанных с его проблемой, часто не может это сделать. Он не рассказывает о травмирующих отношениях, а реализует их в отношениях с аналитиком. Его воспоминания не выходят на уровень слов и проявляются в поведении. То же самое характерно и для его жизни. Вытесненное из памяти не имеет доступа на вербальный, знаковый уровень и проступает в действиях, ощущениях, символах сновидений и пр. Задача аналитика — осуществить перевод с дознакового, действенного и символического уровня на уровень слов, что избавляет от неизбежности патологического выражения вытесненного в симптомах невроза. Однако это весьма неприятная для человека процедура, так как связывается с переживанием чувства стыда, раскаяния и пр. Соответственно, возврат на невербальный, действенный и символический уровень позволяет достаточно свободно проявлять содержания Оно, минуя осознание и неприятные переживания. Карнавал не рассказывается, а проживается, что позволяет совершать некоторые символические действия, не понимая их глубинного смысла и не чувствуя затем вины и раскаяния: «...внешняя свобода народно-праздничных форм была неотделима от всего их положительного миросозерцательного содержания. Они давали новый положительный аспект мира и одновременно давали право на его безнаказанное выражение» [4. С. 298]. 3. Образы карнавала символизируют реализацию инстинктов либидо и мортидо, то есть инстинктов вида, преобладание ценностей вида над ценностями индивида. Образная система карнавала достаточно специфична по содержанию. «Карнавальная мысль также живет в сфере последних вопросов, но она дает им не отвлеченно-философское или религиозное решение, а разыгрывает их в конкретно-чувственной форме карнавальных действий и образов» [1. С. 155]. Она связана с темами жизни и смерти в предельно конкретном воплощении. Это пиршественные образы, образы материально-телесного низа, фиксирующие внимание на оральной и генитально-анальной области. Характерно, что в карнавальной культуре оральная, анальная и генитальная зоны постоянно смешиваются, они родственны между собой и тематически, и формально. Бахтин подчеркивает принципиальное единство, взаимозаменяемость пожирающей пасти, испражняющегося зада и рождающей утробы. Однако карнавальное значение анатомических деталей далеко от бытового. Оно имеет глубокий сакральный смысл, связанный с единым потоком жизни — смерти — рождения. «Все они связаны с веселой материей мира, с тем, что рождается, умирает и самозарождается, что пожирается и пожирает... Эта веселая материя амбивалентна: она и могила, и рождающее лоно, и уходящее прошлое, и наступающее будущее...» [4. С. 352]. В образной системе карнавала центральным является образ гротескного тела, которое не знает индивидуальной конечной сомы, телесной оболочки и выражает безличную вечную плазму. Оно обладает утрированными формами, гротескно увеличенными органами с подчеркнуто выделенными местами, имеющими отношение к деторождению, испражнению, еде, зрению, дыханию и прочим контактам с миром. Бахтин указывал, что это принципиально не законченное тело, готовое к разнообразному взаимодействию и изменению: «Это — проходной двор обновляющейся жизни, неисчерпаемый сосуд смерти и зачатия» [4. С. 353]. Это гротескное тело подчеркивает, обнажает смысловую неразрывность смерти и рождения, существующую для общеродового, а не для индивидуального тела. Смерть и жизнь переплетены в карнавале, как Эрос и Танатос, инстинкты жизни и смерти в жизни человека, хотя это и противоречит законам здравого смысла. «Было бы совершенно невозможно представить себе, каким образом оба первичных позыва соединяются и сплетаются друг с другом, но что это происходит регулярно и в значительных масштабах — является для нас неопровержимой предпосылкой», — считал Фрейд [19. Кн. 1. С. 375]. В бессознательном влечения к жизни и влечения к смерти сосуществуют, не смешиваясь, но при реализации «один первичный позыв из особого эрогенного источника может передавать свою интенсивность для усиления частичного первичного позыва из другого источника», и, таким образом, удовлетворение одного первичного позыва возмещает удовлетворение другого [19. Кн. 1. С. 378]. Таким образом, на уровне индивида проявляется совместное действие видовых инстинктов, смысл которых имеет отношение к жизни вообще, а не жизни одного конкретного человека. 4. Жизнь и смерть в карнавале не противопоставляются, а представлены в единых амбивалентных образах, как то свойственно и образам бессознательного Оно. Фрейд отмечал, что для бессознательного полярность первичных позывов в чистых проявления любви и агрессии вовсе не представляет непримиримой противоположности — «...клиническое наблюдение учит нас, что ненависть не только неожиданным образом постоянный спутник любви (амбивалентность), не только частый ее предшественник в человеческих отношениях, но и что ненависть при разных условия превращается в любовь, а любовь — в ненависть» [19. Кн. 1. С. 377]. Образы карнавала также воплощают в себе амбивалентность, которая служит выражением амбивалентности бытия — единства жизни и смерти: «...слияние хвалы — брани отражает в стилистическом плане амбивалентность, двутелость и незавершенность (вечную неготовость) мира, выражение которых мы находим во всех без исключения особенностях раблезианской системы образов» [4. С. 479], образов карнавальной культуры. Амбивалентность позволяет преодолеть ограниченность индивидуальной жизни и соединиться с ценностями рода, жизни вида, для которых смерть не абсолютна, а относительна, она всего лишь освобождает место для новой жизни. И индивид, ощущающий себя частью целого, вынужден совмещать противоположные чувства, отражающие совмещение противоположности его места в мире — конечной части бесконечного общеродового тела. «Раблезианское выражение подчеркивает непрерывное, но противоречивое единство жизненного процесса, не умирающего в смерти, а, напротив, торжествующего в ней, ибо смерть есть омоложение жизни» [4. С. 449]. Амбивалентность карнавальных образов реконструирует неразрывное единство противоположностей, акцентируя внимание не на дефиниции, а на общем основании. По такому же принципу работает и бессознательное, формируя реактивные образования в качестве защиты. Так, непереносимый для сознания интерес к испражнениям замещается тщательной заботой о чистоте или вытесненные агрессивные чувства к ребенку проявляются в повышенной заботе о нем, о его здоровье... В таких случаях сохраняется возможность эмоциональной связи со значимым объектом, а ее знак может быть легко заменен. Основной механизм карнавальных образов, карнавала вообще — принятие через отвержение, рождение через уничтожение — является символической реализацией описанного Фрейдом процесса, когда убийство отца привело к идентификации с ним и принятию на уровне личности запретов, существовавших как внешние. В этом плане карнавал противоположен процессу психоанализа, направленного на принятие индивидом собственных, вытесненных в бессознательное чувств, мыслей, воспоминаний, связанных с реализацией инстинктов Оно. В результате прохождения индивидом психоанализа уменьшается разрыв между содержанием Оно и Я. «На месте Оно должно стать Я», — утверждал Фрейд, а проявление инстинктов должно быть максимально подчинено контролю сознания, а не неосознаваемой цензуре Сверх-Я. Результатом карнавала также является преодоление разрыва между официальной культурой, моралью, законами, принятие их как личностных ценностей и, что подчеркивал Бахтин, развитие самой культуры за счет разрушения однозначности, жесткости форм, завершенности. «В эпохи великих переломов и переоценок, смены правд вся жизнь в известном смысле принимает карнавальный характер: границы официального мира сужаются, и сам он утрачивает свою строгость и уверенность, границы же площади расширяются, атмосфера ее начинает проникать повсюду...» [6. С. 112] —- и культура, а с ней и субъект, обновляется. Как отмечают О. М. Дьяченко и Н. Е. Веракса, «структурные элементы карнавала, с одной стороны, прояв- ляют, а с другой — организуют структуру сознания, то есть для того, чтобы данные структуры воплотились в определенной культурной форме, они должны существовать в человеческом сознании» [11. С. 80]. Элементы карнавальной культуры реализуются и в процессе онтогенеза, являясь важными определяющими для ситуации развития ребенка, осваивающего мир через экспериментирование, превращение познаваемых объектов и отношений в свою противоположность, нарушение основных норм и правил. «Эта структура, с одной стороны, выявляет противоположные свойства объекта, а с другой — позволяет утвердить «норму» объекта через обратную позицию, позицию «наоборот» [11. С. 83]. Делая в игре так, как нельзя делать, ребенок в то же время вынужден держать в уме «предмет отрицания», нарушаемое правило. Так, в карнавале через разрушение официальной иерархии социального мира происходит ее утверждение, а убийство отца первобытной орды упрочивает его власть и превращает его запреты из внешних во внутренние. В карнавале, как и в детстве, развитие осуществляется на стыке двух различных систем репрезентации, знаковой и дознаковой, образной и наглядно-действенной. На этом стыке располагается и предсознательное (по теории Фрейда), в котором действуют так называемые «первичные процессы», отличающиеся от «вторичных». Особенности этих процессов проявляются в «языке сновидений», «языке симптомов», «языке бессознательного». Психоанализ и карнавал составляют противоположные силы единого процесса адаптации и развития, моделью которого выступает описанный М. Ю. Лотманом механизм автокоммуникации как передачи сообщения внутри одной системы, приводящий к появлению новых смыслов. Культура, как и сознание человека, гетерогенна и использует одновременно как минимум два принципиально отличных способа отражения действительности, два способа выработки информации, к которым, в частности, относятся и первичные, и вторичные процессы, связываемые 3. Фрейдом соответственно с сознанием и предсознательным. При одном способе действует система дискретной кодировки, и образуются линейные цепочки соединенных сегментов, каждый из которых обладает собственным смыслом. Примером текстов, в которых преобладает данный способ порождения, может быть теорема, юридический закон, прейскурант — то есть тексты, стремящиеся к максимально однозначному прочтению. В психике человека аналогично организованы высшие функции, опирающиеся на знаковое опосредование — словесно-абстрактное мышление, вторичные процессы в теории Фрейда. При другом способе отражения преобладает континуальная система, «смысл его организуется ни линейной, ни временной последовательностью, а «размазан» в n-мерном семантическом пространстве данного текста (полотна картины, сцены, экрана, ритуального действия или сна)» [15. С. 46]. В психике такой формой являются первичные процессы предсоз- нательного, символическое мышление ребенка, процессы творчества и пр. Содержание, порожденное в одной системе кодов, не может быть без существенного искажения смысла переведено в другую систему и неизбежно подвергается трансформации. На уровне культуры и на уровне личности происходит постоянная смена доминирующего языка описания — системы используемых кодов, движение вверх — от дознакового уровня к знаковому — и вниз, от знакового к дозна- ковому, что приводит к усложнению системы, порождению новых смыслов и накоплению информации. Встречные потоки пересекаются на уровне промежуточных, медиаторных образований, которыми и являются карнавал и психоанализ. С. Московичи говорит о постоянно совершающемся движении, обмене между научными знаниями и знаниями «здравого смысла». Происходит регулярная смена «подъема» мышления от чувственного восприятия к разуму, от конкретного к абстрактному, от «примитивного» к «цивилизованному», что связано с преодолением связи с контекстом, и «опускания», «когда наши знания и речь контекстуальны и циркулируют в обществе... Изменения и преобразования постоянно свершаются в обоих направлениях, представления сообщаются между собой, соединяются, разделяются, вводя множество новых высказываний и новых приемов в их повседневное и спонтанное использование» [16. С. 6]. При «опускании» достигается эффект, сходный с эффектом карнавализации. Во время средневековых карнавалов содержание «официальной культуры», религиозных идеалов также подвергалось «снижению» через осмеяние, пародирование, перевод на язык «телесного низа». «Ритуальный смех был направлен на высшее: срамословили и осмеивали солнце (высшего бога), других богов, высшую земную власть, чтобы заставить их обновиться» [2. С. 146]. Официальные государственные и религиозные тексты выражались в пародийных образах площадной культуры, вульгарных жестах. Результатом же являлось преодоление разрыва между содержанием «официальной культуры» и реальной культурой народа. Осмеянные и сниженные ценности становились более близкими и понятными, а соблюдение норм, которые были отвергнуты и разрушены во время карнавала, — более естественным. Контакт становился возможным именно за счет отказа от знаковой формы. В результате отказ от принципа знаковости как протест против официальной культуры приводил к ее принятию через ассимиляцию. Таким образом, по своим структурным и содержательным особенностям, по функции и производимому эффекту действие карнавала образует комплементарную пару по отношению к процессу психоанализа. И в одном, и в другом случае происходит движение между разными формами репрезентации, уровнями отражения, в одном случае — уровнями культуры, в другом — уровнями индивидуальной психики. Психоанализ и карнавал могут быть представлены как противоположные процессы, с помощью которых совершается движение от бессознательного к сознанию, от индивида к массе, от природного уровня к культурному. В результате достигается контакт между теми элементами содержания, которые не стремятся к контакту и ориентированы на «монологический режим» существования, что определяет принудительную природу карнавала и психоанализа, предполагающую неизбежное преодоление сопротивления. Хотя психоанализ как оформленная процедура возник сто лет назад, однако это не значит, что до Фрейда в культуре не было ничего подобного. Рефлексия — достаточно древний атрибут человеческого сознания, позволяющий понимать себя и свои психические состояния. Содержательная и структурная близость карнавальной культуры и бессознательного Оно достаточно велика. Вместе с тем два других элемента, личность и официальная культура, единства не образуют, сохраняя между собой большую или меньшую дистанцию. Они составляют пару, разделенную сложными и противоречивыми отношениями. При том, что, как отмечал Бахтин, официальная культура связана с ценностями Я, индивида, реально индивид, личность начинает существовать, только дистанцировавшись от нее. Значимым для развития самосознания является осознание «чуждости», отличия «чужого слова» от собственных слов, не нуждающихся в понимании. Чужое слово требует от человека активности. «Чужое слово ставит перед человеком особую задачу понимания этого слова... распадение для каждого человека всего выраженного в слове на маленький мирок своих слов (ощущаемых как свои) и огромный, безграничный мир чужих слов...» [2. С. 348]. Между официальной культурой и личностью также лежит пространство диалога, позволяющего вписывать себя в контекст звучащих ранее реплик, находить место среди уже звучащих голосов и одновременно не сливаться в общем хоре, занимать позицию «вне». Культура и личность находятся в отмеченном Фрейдом состоянии конфронтации, хотя личность и является порождением культуры. Они разводятся (разъединяются) на уровне культуры, и давление культуры на личность является одной из причин формирования невроза. В этом случае отношения официальной культуры, Сверх-Я, народной культуры, Оно и Я, личности, субъекта (в данном случае термины понимаются как эквивалентные) могут быть выражены в форме треугольника. Осуществляемое в карнавале движение от официальной культуры к неофициальной, от требований Сверх-Я к Оно представляет собой прямую линию. Две другие стороны треугольника образованы движением от Оно и от Сверх-Я к Я, соответствуют процессам психоанализа, включающим урегулирование не только отношений с импульсами, но и с запретами. Что и делает процесс более сложным, нелинейным. Карнавал как средство снятия напряжения между официальной культурой и неофициальной, между нормами и инстинктами исторически первичен. Это массовое действие, в котором индивид освобождается и от оков закона, и от тяжести индивидуальной психики. Личность как принципиально не сливающееся с дискурсом образование в этом процессе не присутствует. Потребовалось много времени для того, чтобы было осознано другое напряженное отношение — между официальной культурой, социумом и личностью, субъектом — и возникла потребность регулировать еще и его. В качестве одного из средств регуляции и появился процесс психоанализа. Психоанализ регулирует отношение между Я и импульсами Оно и между Я и Сверх-Я, требованиями социума. Эти отношения строятся на языковом материале как форма, обеспечивающая реальный контакт субъекта с дискурсом, в котором он существует, системой знаковых средств, системой языка и языковых норм. Особый акцент на этих отношениях ставится в теории Лакана. «Цензура и Сверх-Я должны располагаться в том же регистре, что и закон. Это конкретный дискурс — не только в качестве того, кто господствует над человеком и вызывает к жизни всякого рода вспышки... но и в качестве того, что наделяет человека его собственным миром, который мы, более или менее точно, именуем культурным... Цензура имеет место не на уровне субъекта и не на уровне индивида, а на уровне дискурса — дискурса, образующего замкнутую в себе, законченную вселенную и в то же время содержащего в любой части своей какую-то неустранимую несогласованность» [12. Кн. 2. С. 188]. Элементы, образующие углы треугольника, могут существовать, лишь дистанцируясь друг от друга. Официальная культура существует, сохраняя дистанцию по отношению к народной. Я, личность, также может существовать, лишь не сливаясь ни с народной, ни с официальной культурой, ни с импульсами Оно, ни с требованиями Сверх-Я. Процессы карнавала и психоанализа, представляя противоположно направленные, сдерживающие силы, позволяют удерживать эти элементы в единой структуре. Если мы несколько повернем треугольник, то точка Я займет положение между официальной и смеховой культурой, между требованиями Сверх-Я и импульсами Оно. Между и несколько в стороне, так как на отрезке, соединяющем официальную и смеховую культуру, ей нет места. Психоанализ соответствует силам, обеспечивающим автономию личности, ее самостоятельное существование «вне» официальных и неофициальных социальных систем, «вне» дискурса. Суммируя векторы психоанализа, можно представить их как одну линию, растягивающую струну между культурой и инстинктами и увеличивающую внутреннее пространство. Что помещается в этом пространстве? Полученный треугольник может быть соотнесен с треугольником, образованным составляющими структуры сознания, по теории А. Н. Леонтьева. В этот треугольник входят значение, соответствующее уровню культуры, смысл, соответствующий уровню личности, и чувственная ткань, соответствующая уровню коллективного и индивидуального бессознательного. Таким образом, мы можем (это дает возможность) рассматривать индивидуальное сознание как точку пересечения содержания действия процесса карнавала и процесса психоанализа и определить место данных процессов в общем механизме формирования индивидуального сознания. Площадь треугольника тем больше, чем больше расстояние между составляющими его точками. Дистанцирование Я и Сверх-Я, личности и официальной культуры задает натяжение, позволяющее существовать пространству сознания, дающего место индивидуальному субъекту. Если продолжить дальнейший поиск сходства, то можно увидеть, что модель структуры сознания А. Н. Леонтьева близка структуре знака, представленной, в частности, в теории Г. Фреге, в которую входят три компонента: значение имени, смысл и знак, материальный носитель. Сравнивая различные подходы к анализу структуры знака, можно сказать, что при наиболее общем понимании в структуре знака в разных теоретических концепциях вообще принято выделять три компонента, связывающих знак: 1) с объективной реальностью и ее отражением в значениях (культурно-историческом, социальном наполнении знака), 2) с субъективной реакцией на знак, его смыслом и 3) с объективацией этого значения в знаке [24]. Отсылка к модели языкового знака представляется вполне обоснованной при указании на заявленную ранее общую семиотическую основу теорий Фрейда и Бахтина. Именно аналогия со структурой знака позволяет понять смысл построенного треугольника. Его можно рассматривать как отражение траектории бесконечного движения выражаемого в языке содержания (информации, знания) между дискурсом официальной культуры, импульсами Оно в коллективном существовании, личностным смыслом автономного существования Я и последующим новым вписыванием в уже существующий дискурс, изменением существующей системы значений. Движение это очерчивает тем самым границы сознания, определяя и пространство сознания. Если некоторое содержание принимается без искажения, без трансформации и на уровне официальной культуры, и не противоречит смеховой, и целиком интегрируется Я, то место сознания просто исчезает. «Утрачивая сопротивление иного (неважно, где я с ним встречаюсь), сознание превращается в исчезающую «шагреневую кожу», в «черную дыру» ничего» [25. № 3. С. 6]. Не совпадая с декартовским, субъект сознания, отмечает Тхостов, очень схож с истинным субъектом психоанализа — Оно, по отношению к которому Я и Сверх-Я есть измененные под воздействием сопротивления среды его части. При принципиальном согласии с данным утверждением считаем необходимым его дополнить, отметив, что если Сверх-Я формируется в том месте, где среда оказывает сопротивление, то Я формируется там, где Оно сопротивляется Сверх-Я, усвоенным границам. Индивидуальное сознание формируется и существует в месте сопротивления давлению социальных норм и в месте управления собственными физическими и психическими функциями, включающими импульсы Оно. И карнавал, и психоанализ создают особое пространство, позволяющее существовать и развиваться личности и культуре. В них заключается важный механизм движения в обе стороны — между уровнем знаков и действий, между уровнем индивида и массы, культуры и природы. В целом карнавал представляет собой действие, в процессе которого происходит своего рода стирание личностных границ, границ между индивидуальным и массовым и растворение индивида в массе. Обращение к теории психоанализа и модели процесса психоанализа дополняет общую картину функционирования карнавала в культуре и раскрывает механизм действия процесса карнавализации не только на уровне культуры, но и как составляющей общего процесса формирования и развития индивидуального сознания. В свою очередь, понятие карнавала дополняет модель психоанализа, показывая его генетическую связь с общекультурными процессами. Литература 1. Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики. — М., 1975. 2. Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского. — М., 1979. 3. Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. — М., 1986. 4. Бахтин М. М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса. — М., 1990. 5. Бахтин М. М. Дополнения и изменения к «Рабле» // Вопросы философии. — 1992. — №1. 6. Бахтин М. М. 1961 год. Заметки // Собр. соч. в 7 т. — Т. 5. — М., 1996. 7. Беседы В. Д. Дувакина с М. М. Бахтиным. — М., 1996. 8. Богатырева Е. А. М. М. Бахтин: эстетическая онтология и философия языка // Вопросы философии. — 1991. — № 1. 9. Бонецкая Н. К. М. М. Бахтин и традиции русской философии // Вопросы философии. -1993. -№ 1. 10. Гоготишвили Л. А. Варианты и инварианты М. М. Бахтина // Вопросы философии. -1992. -№1. 11. Дьяченко О. М., Веракса Н. Е. Элементы карнавальной культуры в развитии ребенка // Вопросы психологии. — 1994. — № 2. 12. Иванов Вяч. Вс. Значение идей М. М. Бахтина о знаке, высказывании и диалоге для современной семиотики // Труды по знаковым системам. — Вып. VI. — Тарту, 1973. 13. Лакан Ж. Семинары. — Кн. 2. — М., 1999. 14. Леонтьев А. Н. Деятельность, сознание, личность // Собр. соч.: В 2 т. — М., 1983. — Т. 2. - С. 94- 232. 15. Лотман М. Ю. Риторика — механизм смыслопорождения // Внутри мыслящих миров. - М, 1996. - С. 46. 16. Московичи С. Социальное представление: исторический взгляд // Психологический журнал. — 1995. — № 2. — С. 6. 17. Фрейд 3. Введение в психоанализ. — М., 1989а. 18. Фрейд 3. Психология бессознательного. — М., 1989б. 19. Фрейд 3. Массовая психология и анализ человеческого «Я» // «Я» и «Оно». Труды разных лет. — Кн. 1. — Тбилиси, 1991. 20. Фрейд 3. Остроумие и его отношение к бессознательному // «Я» и «Оно». Труды разных лет. — Кн. 2. — Тбилиси, 1991. 21. Фрейд 3. Прихоанализ. Религия. Культура. — М., 1992. 22. Фреге Г. Смысл и денотат // Семиотика и информатика. — Вып. 8. — М., 1977. — С. 181-210. 23. Улыбина Е. В. Личность и чужое слово. — Ставрополь, 1997. 24. Улыбина Е. В. Обыденное сознание: структура и функции. — Ставрополь, 1998. 25. Тхостов А. Ш. Типология субъекта (опыт феноменологического исследования) // Вестник МГУ. — Сер. 14. Психология. — 1994. — № 2—3.

1 2 3 4 5 Категория: Психология и педагогика \| (23.11.2012)
Просмотров: 2031 \| Рейтинг: 0.0/0