НИСХОЖДЕНИЕ

НИСХОЖДЕНИЕ 

В древних повествованиях встречается множество соше­ствий, нисхождений в подземный мир: Орфея, Одиссея, Иисуса, Энея и Данте и многих, многих других. Что их там ожидало? Ра­зумеется - мрак, часто - чудовища, иногда - сокровища, но в любом случае нечто полезное. Вспомним о совете, который Юнг дает своей пациентке в ее сне (об этом говорится в предыдущей главе), когда она попадает в глубокую яму: «Не "из", а "через"». Действительно, Данте не выходил оттуда: он направился «через» и оказался на другом краю, откуда он попал в Чистилище, а за­тем - и в Рай.

Какая же тьма находится там, внизу; в чем заключается эта мрачная метафора? Несомненно, она может поглотить Эго, и по­тому она вызывает у нас такой страх. Но тьма - это вместе с тем camera obscura, место рождения новых образов. Эти образы мо­гут содержать в себе будущее, даже если в данный момент оно ос­тается отдаленным от Эго. Эго может утонуть, как это бывает при психозе. Когда Джеймс и Нора Джойс130 пришли к Юнгу на кон­сультацию, беспокоясь о своей дочери, больной шизофренией, тот сказал: «Ваша дочь тонет в том самом море, в котором вы научи­лись плавать».

Если распространить эту метафору, точно так же может на­стичь и темнота, захватить Эго и овладеть им, как иногда случа­ется, когда мы становимся заложниками самых мрачных своих настроений. Темнота, существующая внизу, - это и темнота мате­ринской утробы, из которой рождается новая жизнь, и темнота могилы. Страх, который мы испытываем перед такими мрачными пространствами, проецируется на пауков, змей, мышей, крыс, ле­тучих мышей и других представителей царства тьмы. Вместе с тем жизнь начинается в темноте - в теплой, влажной, нежной плодо­носной обители для маленьких существ, которые со временем под­растают. В рыхлой мякоти материнской утробы, наполненной сли­зью и питательными соками, формируется будущее, которое затем прорывается наружу.

Непосредственно перед шестидесятилетием одной женщине приснился сон:

Пять моих подруг, спускаясь с горы, прыгали и пели песни. Это была радостная пора - мы играли и резвились на солнце. Совершая пе­шую прогулку, мы подошли к небольшому оврагу и сразу скати­лись вниз. На другой его стороне был небольшой уступ.

Я сказала: «Я пойду первой».

Мы пошли по уступу, который имел пологий склон вниз. Я пошла вперед, и в самом низу склона нашла темное озеро, в кото­ром стояли пять женщин. Кругом было темно. Женщины по самую шею были погружены в темную воду. У них на голове были плотно надетые черные капюшоны, скрывавшие их волосы, так что видны были только лица, раскрашенные белой краской.

Находясь на темном уступе, я посмотрела на свои ноги. Они были «сияющими», сверхъестественными и исходящее от них теп­ло стало расплавлять твердую замерзшую землю, и она стала пре­вращаться в расплавленную зелень.

Я крикнула подругам, шедшим за мной: «Нам нужно убирать­ся отсюда. Мы им все испортим. Мы здесь все расплавим».

Сновидица начала свой анализ на фоне профессиональной травмы. Она выполняла свою работу так хорошо, как только мог­ла, однако ее предали и настолько унизили, что ей пришлось уво­литься. То, как к ней дурно отнеслись, по ее ощущению, было на­рушением ее взаимных обязательств с внешним миром, ибо ей казалось, что если она действовала исходя из добрых побужде­ний и с самыми лучшими намерениями, то и внешний мир дол­жен относиться к ней точно так же. Вместе с тем она стала под­вергать сомнению некоторые из своих религиозных убеждений, сложившихся ранее, начала сомневаться в правильности своего постоянного стремления угождать другим, постепенно измени­лось и ее отношение к собственному странствию. Рассказывая о чем-то личном, она рефлекторно подносила руку ко рту или к горлу, словно стараясь скрыть то, что говорит, или подавить свой голос. Сновидение было для нее нуминозным, немного страш­ным и явно чарующим и удерживало ее внимание на аналитичес­ком процессе в течение нескольких месяцев после того, как оно произошло.

Что мы можем увидеть из этого сна и его образов? Снови­дение никогда нельзя интерпретировать полностью или оконча­тельно. Но символ - это самая лучшая возможность природы воплотить в жизнь то, что нельзя выразить иначе. Таким обра­зом, «объяснение» сновидения будет всегда в какой-то мере ог­раниченным. (Сновидение - это природный феномен; деятель­ность интерпретирующего сознания в лучшем случае может счи­таться лишь эпифеноменом.) Самое важное заключается в том, как оно переходит в чувственное переживание сновидца. В дан­ном случае сновидица почувствовала, что этот сон является для нее очень важным, и она возвращалась к нему на многих после­дующих сессиях, несмотря на то что мы никогда не понимали его настолько, чтобы трактовка нас полностью удовлетворяла. Тем не менее мы все же можем сказать, что это сон о погружении в глубину психики.

Сновидицу особенно поразили пять таинственных женщин, находящихся в водоеме в каком-то монашеском облачении, и пре­вращение ее обуви в свет, который расплавил землю, сделав ее сияющей зеленью. Ее ассоциации с фигурами женщин были свя­заны с чем-то резонирующим глубоко у нее внутри, с ее инстинк­тами, ее пятью органами чувств, ее сексуальностью, ее архаичной, энергичной фемининностью. Она интуитивно ощутила, что эти женщины соответствовали архетипическому уровню, который предшествовал всем системам ее верований. Она также была уве­рена в том, что женщины, когда она к ним приблизилась, переда­ли ей какую-то энергию, которая помогла растопить землю, и тог­да место, где она стояла, засверкало. Мы не можем объяснить эти неуловимые образы, однако можем ощутить свое проникновение в их смысл посредством ассоциаций и интуиции.

Сновидица имела связь с тем, что находится глубже ее веро­ваний и глубже ее прежнего ощущения самости. Вместе с тем она чувствовала амбивалентное отношение к сновидению и его персо­нажам. Они внушали ей некоторый страх. Интересно отметить, что облачение женщин из сна так же заметно отделяло голову от тела, как это получалось с помощью ее бессознательных защитных жестов.

В процессе культурного формирования нашей личности, включая религиозные догмы, которые могут либо поддерживать движения психики, либо ограничивать их, мы можем жить боль­шую часть времени лишь на верхнем этаже нашей человеческой сущности. По существу мы живем, словно машины, управляемые встроенными компьютерными чипами, которыми заранее опреде­лено, кто мы такие, каковы наши ограничения, что для нас прием­лемо и как нам следует взаимодействовать с внешним миром.

Ограничивающим фактором является не только родитель­ская семья, формирующая односторонний и ограниченный взгляд на наши возможности; таким же ограничивающим для сновидицы стали ее религиозные взгляды, на которые ей приходилось опи­раться, чтобы определить, что для нее приемлемо, а что нет. Буду­чи религиозной большую часть своей жизни, она пришла к выво­ду, что психоанализ дает ей гораздо больше возможностей для ре­лигиозного переживания и религиозного самовыражения, по сравнению с теми возможностями, которые ей когда-либо давали фор­мальные рамки религиозной организации.

Обратив внимание на тех женщин из сновидения, которые, казалось бы, поднимаются из глубин, мы ощущаем земное проис­хождение не только тела, но и души. Мы можем почувствовать, что они служат воплощением религии, которая старше всех ос­тальных религий, так глубоко укорененной духовности, что она является вневременной или, по крайней мере, открывает доступ к вневременной духовности. Мы также видим, что сновидица обре­тает силу, которую она никогда не ощущала сознательно, хтони-ческую связь, сияющую энергию, которая растапливает все, что замерзло, и дает ей новую точку опоры в живой природе. Боги природы намного старше, чем боги разума; боги лона намного древнее, чем боги сердца; боги земли и моря намного древнее, чем боги неба.

Именно благодаря этой архаической энергии, этому сокро­венному таинству у сновидицы сформировалось амбивалентное отношение к этому сновидению. Она почувствовала себя так, словно стала причастна таинству, - почти как Актеон, который неожиданно наткнулся на купающуюся Артемиду, - а потому дол­жна была понести наказание за такое нарушение. «Нам нужно убираться отсюда», - говорит она своим интрапсихическим спут­ницам. И при этом ее продолжает преследовать образ женщин, поднимающихся из глубин. Она периодически возвращалась к сновидению, и когда я пишу эту книгу, она все еще с ним работа­ет131. Тем временем в процессе анализа заметно глубже стала ее личность и также возросла ее уверенность, она постепенно нашла основу в собственной реальности и стала способна говорить и про­являть себя, опираясь на эту основу.

Если энергия выражается в образе сновидения, значит она уже существует в психике сновидца. Невидимое стало видимым. Задача сознания состоит в том, чтобы учитывать эту энергию, оце­нивать ее присутствие и включать ее в ходе повседневной жизни. Сновидение принесло дары, которые не иссякают до этого момен­та. Прежде чем стать более глубокой личностью, человек должен погрузиться в свои внутренние глубины. Мы не можем поднять­ся, если сначала не опустились.

Юнг описывал хорошо известный теперь сон, в котором он видит себя в подземной яме, выложенной камнями, где он столк­нулся с объектом фаллической формы и услышал, как сверху раз­дался голос его матери, говорящий: «Это - людоед!»132 Присут­ствие этого нуминозного, непристойного объекта преследовало Юнга в молодые годы, иногда вызывая у него чувство страха, иногда - чувство стыда, даже при том, что этимология слова phallus означает «яркий, сияющий», и это же значение соответ­ствует этимологическому корню слова бог (god). После этого ну­минозного, вселяющего страх и вместе с тем навязчивого сна все слова о Господе Иисусе, исходящие от его отца-пастора, а также от его многочисленных дядей-священников, казались нереальными, изощренными или, по крайней мере, неполными в отсутствие до­полняющего подземного бога.

Странно, что в темном подземелье хтонический бог был «сияющим». Разве не интересно, что наши предки признавали сияние, нуминозность того, что воплощает фаллос, прежде чем его заставили оказаться под землей? Только значительно позже Юнг смог вернуться к этому сновидению, рассказать его другим и признать его компенсаторную ценность не только в своей соб­ственной жизни, но и для односторонней, боязливой, утонченной теологии, существовавшей в его жизни. Психика рассказала ему, что наряду с существованием высших таинств существуют и низ­шие таинства, и одно можно исключить только немалой ценой другого.

Со временем Юнг стал рассматривать религиозные установ­ки своего отца как защиты от реальности переживания, как от­деление тех земных сил, которые также управляют Вселенной. Если поклоняться исключительно верхнему богу, как это делал его отец, то нижний бог даст волю своей мести, как он это сде­лал, заставив его отца пребывать в длительной депрессии и ду­ховном параличе. То, что отрицается сверху, станет утверждать себя снизу. Это относится не только к индивидуальной связи с бессознательным у каждого из нас, но и к длительным мистери­ям космоса.

Юнг рассказывает и о своих других снах, где присутствует погружение. В одном из них он совершает под землей раскопки, чтобы найти останки доисторического животного, а еще в одном он находит в глубоком прозрачном водоеме гигантских радиоля­рий. Он пишет:

[Эти сновидения] возбудили во мне столь огромное желание к по­знанию, что, когда я проснулся, у меня от волнения сильно билось сердце. Эти два сна, устранив мои последние сомнения, окончатель­но убедили меня заняться наукой.

Сначала Юнг хотел стать археологом, но так как он происхо­дил из бедной семьи, ему не хватило средств для удовлетворения своей страсти. Поэтому вместо археологии он стал обучаться ме­дицине и спустя какое-то время стал археологом человеческой души. В его времена изучение человеческой души было исключи­тельной привилегией церковников, но при снижении эффективно­сти институциональных религиозных форм возникла новая дис­циплина - психоанализ, которая лежит как раз в промежуточной области между религией и наукой, имея свою еретическую осно­ву в неисследованной психике.